зима все верно говорит.
должен был отшить, потому что если бы пацаны узнали, то турбо даже на похороны лучшего друга прийти не смог бы, чтобы следом не отправиться в сырую землю. должен был отшить, потому что улица такое не принимает и не прощает, лишь уничтожает, чтобы «зараза» по всей татарии не расползлась, по родным дворам и людям, что нормальные, никогда не помыслят о подобной грязи, которая хуже наркоты. должен был честь своих отстоять и искоренить раз и навсегда того, кто тень на всех пацанов бы бросил, прокаженными делая одним только существованием. должен был… но не смог. только не вахита, что для валеры гораздо больше просто товарища, брата из группировки или лучшего друга; только не того, с кем и огонь, и воду прошли, и трубы не медные, но ценные таскали, чтобы в карманы по звонкой монете упало на сигареты или еще какие нужные и желанные вещи. валера никогда бы не смог так поступить с родным человеком, даже если тот уже, по сути, его предал, оказавшись не таким, как все вокруг (не таким, каким сам турбо считал). от того больнее и горче происходящее, от того признание то летнее колоколами постоянно в голове звучало, не давая ни на минуту забыть о случившемся. валерка не знал, как справляться, между совестью и честью выбрать что-то одно, между правдой и верностью, между двух зол. его такому не учили, к такому не готовили, а к чему подготовили — то все болью адской внутри отзывается, как будто часть души вырывают заживо.
ответить на сказанное туркину нечего, лишь взгляд опускает, громче любых слов обозначая поражение. слаб он оказался и признается в этом вахиту здесь и сейчас. не согласием попробовать что-то большее, вразрез идущее пацанской дружбе, а тем, что тогда, еще месяцы назад струхнул, слабину дал и не смог найти в себе решимости, отключить эмоции мешающие, чтобы на сборах объявить, кто есть кто на самом деле. не смог тогда точку в чужой жизни поставить. но не жалеет ни о чем. впервые не жалеет о том, каким оказался гнилым, но преданным до безумия одному человеку. пес дурной, пропащий. приговор смертельный самолично сегодня подписавший, но не себе одному.
предложение зимы, оставить прошлое в прошлом, отзывается в турбо с жаром и жадностью. словно только этого и ждал, но вслух выразить не мог, опять боялся или не знал, можно ли. а теперь вот, можно, так много всего можно и никто не осудит. он не осудит, но валерке все равно еще учиться предстоит, как свои взгляды правильные в сторону уводить, как позволить себе пожить так, как просится сердце, как довериться кому-то целиком, и душой, и… телом. мысли об этом отзываются волной холодного пота, нервно подрагивающими пальцами, да комом в горле. он понимает, как много всего им еще только предстоит пройти, хотя казалось, что самые сложные шаги позади. отнюдь. все только начинается и личное испытание для валерия туркина на прочность, лишь готовится: в частности в одной лысой голове, на лице которой сейчас так и светится улыбка. не ответить на нее взаимностью даже не рассматривается. сдержаться выше его сил, и уголки ползут вверх, немного нервозно, но совершенно искренне. — ага, думал, как переплюнуть деда мороза с подарком и решил сам им стать. подарком, то есть, — ухмыляется турбо, не зная, что еще ответить. потому что правду — грустно.
если бы вахит не предложил сам встретить праздник у него, валера бы еще какое-то время тянул. пусть он и принял решение, но собрать все силы и смелость в кулак, чтобы вслух высказать на уме варившееся, было гораздо сложнее. это не в преступлении рядовом признаться, в проступке каком. это, мать его, все перевернуть с ног на голову, и любой грабеж на фоне будет казаться детской забавой. иногда валерке казалось, в самые трусливые мгновения, что чем дольше он тянет, тем быстрее вахит остынет, забудет, отступит и все вернется в свою колею, где они просто друзья, без всяких «но». только это так не работает и, получается, зима дважды был тем, кто делал первый шаг на встречу, подпинывая турбо к действию. единственный человек чести из них двоих. валера испытывает уважение к другу немыслимых размеров.
однако это совсем не мешает привычно словесно упражняться в язвительности и ерничать без стыда и совести на животрепещущие темы. — ты теперь только уточняй, на какой хер меня посылаешь. реальный или метафорический! — никогда бы валера не подумал, что сможет о таком скалиться вот так просто. и хотя внутри чувствует неловкость и некую панику, но всем своим видом излучает типичную наглую уверенность, которой легко вахита может смутить до красных ушей и щек. в каждой шутке есть только лишь доля шутки и теперь оставшееся — их реальность, совершенно неизученная, неизведанная и пугающая до чертиков. но турбо идет в отказ, для себя как будто забывает об этом, о том, к чему надо готовиться, но совершенно не понятно как. рано или поздно все хиханьки разобьются о необходимость действовать и проявлять себя, он это понимает, но пока есть возможность двигаться маленькими шажками, он позволяет себе все страхи и неуверенность маскировать за поддевками и юмором на грани фола.
— твой авторитет в этих штанах видно невооруженным взглядом, да, — кивает совершенно серьезно, зиму взглядом внимательным снова сканируя. но следом почти натурально запинается, словами сраженный. валере предстоит учиться многому, в особенности тому, как принимать такие вот замечания, как скрытые признания и просьбы слащавые, что позволяют себе девчонки, но во стократ приятнее их слышать от вахита. не оставлять больше звучит шуткой лишь поверхностно, по крайней мере для туркина. он эту просьба принимает к сердцу ближе, чем следовало, и внутри царапает что-то тоской да сожалением о своем поведении, вплоть до начала времен. точнее, до той несчастной деревенской речки, где он бросил вахита впервые, наедине с высказанными признаниями и попытками губами ткнуться в валеркины. — не. меня там оливьешечка ждет. я отсюда уже никуда не денусь теперь, — в руки себя берет оперативно, не меняет тон наглющий, и чуть ли не облизывается, глядя на скромно уставленный новогодними вкусностями стол.
ему не столь важно, в чем сидеть здесь и сейчас, но если зиме нужно почувствовать себя в своей тарелке, то есть привычной одежде, то пусть идет переодеваться. в конце концов, сегодня произошло достаточно потрясений, чтобы еще из-за шмотья какого-то загоняться и страдать. однако ему приятно замечание вахита насчет своей обновки. привыкший довольствоваться малым, сегодня туркин боится не справиться с тем потоком приятного внимания, что на него рушится. — чтобы ты сам там щеголял и девок ходил, цеплял? — веселится валера. — ну, возьми, приоденься, конечно, — смеется уже открыто, но абсолютно беззлобно. ему для зимы не жалко ничего, даже этого внезапно подарка, который, несомненно, греет душу самим фактом существования. и совсем не боится, что слова его будут пророческие, и вокруг друга будут девчонки виться. он уверен, что вахит если посмотрит в их сторону, то все равно как будто насквозь. тем более, когда вот так реагирует на простое прикосновение от валеры.
в темном взгляде испуг плещется больше других эмоций как будто, на что турбо лишь улыбается, внушая спокойствие. у самого внутри тоже буря, накатывает волнами от неопытности и волнения, бьется как море о скалы, оставляя после себя причудливые мокрые пятна. он не испытывал такого прежде, он не заострял на этом внимание, всяческие объятия и девичьи ладони в своей руке ощущая лишь покоем. с вахитом не так. с ним все иначе, и тепло это, что покалывает кожу, разносится по венам напрямик к сердцу, внутри циркулирует, обжигает и пьянит быстрее алкоголя.
зима все верно говорит.
турбо совсем не знает, что с этим всем делать, как эмоции и ощущения усмирить, как не дать им свободу излишнюю и губительную, как не потеряться в хаосе из мыслей, рваных и нервных. как быть, когда словно перестаешь дышать, полностью концентрируешься на чужом тепле под пальцами, забывая функционировать, как организм? никто не подскажет, по полочкам не разложит, придется самим. творить свою судьбу и лепить будущее, одно на двоих, завесой тайны укрытое от любопытных чужих, злых глаз. как бы сложно это не звучало… они ведь обязательно с этим справятся? без громких речей, без долгих вступлений. одними взглядами друг другу говоря все то, что кажется важным здесь и сейчас, они лишь вдвоем этот день празднуют, в моменте этом застывают, сжимая хрусталь парадный в пальцах.
послушно кивая, валера недоуменно провожает друга взглядом, но вновь разливает коньяк. что еще за подарок, было, пытается задаться вопросом, но ответ вот уже, вскоре перед носом на столе лежит. самое настоящее сокровище, такое не то что бы недосягаемое, но редкое и от того особенно вкусное. эти конфеты, под елкой припрятанные всегда значили что-то чудесное, сказочное. маленький валера каждый год с нетерпением ждал свой сюрприз, в нетерпении дни считал, но однажды осознал, что все сказки закончились и нечего уже под пластиковыми неказистыми лапами или настоящими колючими иголками искать. никто уже мешок заветный не оставит от доброго волшебника, потому что нет в жизни ни того, ни другого, ни третьего. этот забытый вкус восторга и шелест упаковки на миг возвращает туркина на десяток минимум лет назад, но в реальность возвращается с большим удовольствием, наблюдая, как сосредоточенно вахит себе выбирает сладость. у самого турбо с этим проблем нет: как бы ни сверкали предвкушением глаза, он всегда возьмет то, что меньше всего нравится зиме, оставляя лучшее владельцу заветного мешка. так уж повелось, ничего не изменилось и до сих пор. — да уж, покруче олимпийки будет, — отвечает не менее важно, со знанием дела и разворачивает «мишку косолапого», чувствуя этот сладкий запах шоколада, дразнящий обоняние. коньяк вкус этот незабываемый притупит, поглотит собой, но сам факт уже заставляет рот валеры наполнять слюной. на сказанный тост он лишь кивает, не считая необходимым что-то добавлять от себя, и опрокидывает терпкую жидкость в себя.
где вторая, там и третья, четвертая... в голове постепенно начинают размазываться мысли, уносясь куда-то прочь, сменяются популярной музыкой, доносящейся из телевизора, вещающего голубой огонек. валера, насытившийся и довольный жизнью, расслабленно откидывается назад, покачивая ногой в такт мелодии, да взгляд переводит на зиму. смотрит, смотрит… как же давно они не виделись, вот так чтобы долго, чтобы близко, стоит только руку протянуть. как будто вечность минула, не меньше целого года. и сейчас то, как валерка скучал, ощущается во много раз сильнее. он не подозревал, насколько сильнее, потому что внутри все скручивается, стоит только подумать, что не решись он часом ранее сделать шаг навстречу, поднимаясь на нужный этаж, ничего бы этого не было. тепла, уюта, конфет и коньяка… лучшего друга рядом. впрочем, коньяк бы был. валерка его в одного всадил бы, слоняясь по казанским улицам, не найдя в себе сил вернуться домой. не по себе от этой мысли становится, страшно даже. и плечами он ведет нервно, скидывая картинку, всплывающую в сознании. не бывать такому. теперь точно. вахит никуда его не отпустит теперь, да валерка и сам понимает, что не струсит уже, назад не повернет. и так хорошо становится от этого, словно гора с плеч падает.
он выдыхает.
